vitovt
Модератор
Офлайн
Пол:
Сообщений: 103
Мои альбомы
Просмотр профиля
WWW
|
|
« : 01 Июнь 2012, 20:05:43 » |
|
Денис Карасёв
Слово о Хлебникове
1.
Кто такой Хлебников в русской поэзии? Есть ли он в ней вообще? Оставил ли след? Или сгорел в новгородской бане со своей наволочкой? Первый председатель Земного шара. Свой титул он передал харьковскому поэту перед смертью, а тот поделился им с совсем уж кондовым советским поэтом, тоже с Украины. Итого, председателей было трое. Речь о первом. К слову сказать, председателем Земшара его всерьез считали. Его друзья. Компания поэтов, подвешивавших рояли за ножки к потолку, писавших книги на обоях, рисовавших самолетики на щеках… Что это – цирк? Или общество сумасшедших? Не попытка ли это проломить затхлый воздух декаданса начала XX века? Немного коснемся этой атмосферы. Любимый писатель тогдашних читателей – Фридрих Ницше. Читало его от силы 5% европейского общества, но это и были все грамотные. Ницше, конечно, провозвестник XX века, но декаданс – культ слабости. Странно – читать Ницше и так переживать свою немощь? Это не парадокс, это диалектика. Однако такое время. Ницше надо читать глубоко. В эссе «Антихристианин» он вполне внятно воздвигает краеугольный камень своей философии – человек: животное, потерявшее инстинкты. Будущее не за ним. А за полноценным животным человека, даже утратившим свою социальность. В общем, это глубокий спор с Аристотелем, но речь не об этом. Максиму об утрате инстинктов усвоили немногие. В том числе и Хлебников. Он просто смог в себе создать человека будущего. И обратиться к корням прошлого. Чем он занимался? Писал стихи, пил сырую воду, не боясь подцепить холеру или тиф, стихи сам не печатал, а разбрасывал везде, где жил, любимое занятие – математические расчеты… Очень странный круг общения. «И вот – лев лежит у меня на коленях». Это Хлебников. Это не тоска о золотом веке. Это именно возврат человека в мир животных инстинктов. Кто на самом деле царь зверей? Когда человек был еще близок к миру природы? Наверное, тогда, когда Ольга попросила по голубку с каждого двора. И Хлебников уходит в глубь тысячелетия, презрев учителя Ломоносова, губителя инстинктов живого русского языка. Какие штили? Какие размеры? Вот настоящий размер русской поэзии:
Кому Боголюбово – а мне горе лютое, Кому Белоозеро – а мне черней смолы. Кому Лаче озеро – а мне на нем сидя плач горький, И кому Новый город – а у меня углы опадали.
Хлебников современник не Блока, не Бога, и не Николая Второго. Он – современник Даниила Заточника. Это проходит через всю его поэтику. Церковнославянским разрезом по современному шву! Это и есть Хлебников. Коснемся некоторых его футуристических идей. Футуризм, в общем, страшен. Велимир всерьез считал, что от всего человечества надо оставить только детей и подростков. И бросить их в мир одних. Чтобы они строили свою Республику. Велимир всерьез писал о народной массе как о залежах навоза, и с ужасом смотрел на революцию, как этот навоз стал кипеть и лезть изо всех щелей. СССР Ленина у него ассоциируется с распадом. И вместе с тем он не идеализирует древний мир, его футуристический золотой век. Он видит его таким же, как современность. Просто он видит в нем людей, а в современности он людей вообще не видит. Выводы. Футуризм – путь в будущее через прошлое. Через мир подлинный, а не через мир ущербных социальных фигур. Футуризм не открыл пространство формального эксперимента, не освободил форму в поэзии. Он дал новую поэтику, которой тысяча лет в обед. Он взломал крышку гроба восемнадцатого века и выкинул старое тряпье. Гроза нового мира полыхала на горизонте Первой мировой войны.
2.
Речь заходит о психологии футуризма. И оказывается, новое искусство сродни философии. Один и тот же метод – стремление к истине. Декаданс боится истины, уходит от нее – от огня, который Прометеи двадцатого века несут человечеству, опаляя свои строки. Пеплом Помпеи по их сердцам сыплются современные стихи: «Сам я и беден, и мал, сам я смертельно устал – чем помогу?». Человеческое, слишком человеческое! Истина не здесь, не в цикуте лжи, вымученной за рюмкой коньяка в полумраке кабинета книг. Истина – на воле истории, разрывающей рамки человеческих условностей. Хлебников пишет:
Не затем высока Воля правды у нас, В соболях-рысаках Чтоб катались, глумясь!
Не стоит сводить все к неприятию НЭПа. Пугачевский тулупчик Хлебникова способен испугать и увлечь. Воля правды – воля истории, что ей какой-то НЭП! Это воле – тысячелетие рукописей и книг, вот это и есть стремление к истине и протест против пошлости. А он так и жил, Велимир. Все человеческое, современное – и – временное! – пошло. Вывод: позиционные бои с пошлостью – стремление к истине в искусстве. Это важно для понимания футуризма. Что русский дервиш Велимир искал в красной Персии? Он легко объяснялся с местными, устроился к тамошнему нуворишу воспитателем его детей… Каких бы Александров Македонских вырастил этот Аристотель поэзии! Но революция в Иране не задалась, и Хлебников пешком пересекает границу страны советов. Избавление от пошлости – не его ли искал Велимир под звездами Омара Хайяма? Может, ему казался быт персидской бедноты ближе к сути возврата к истине человека? Может, страна воинов и мечетей, взметнувшая свой боевой дух к пятиконечной звезде, стала воплощением мечты о детях выдры, только вышедших из дебрей звериного мира? И вообще, как все это сохранилось – «Труба Гуль-муллы», стихи о Персии? Видимо, Хлебников очень следил за своей наволочкой. В сущности, это и было все его имущество. Немецкий философ Карл Ясперс выдвинул гипотезу осевого времени. Пространство истории 6 века до н.э. по 4 век н.э. стало отправной точкой двух тысячелетий человеческой цивилизации. В русской литературе тоже есть свое осевое время. И главные фигуры его – не иностранец Пушкин и не читатель немцев Лермонтов. Осевое время поэзии начинается с обращения к тысячелетним залежам литературы.
Долго ночь меркнет. Заря свет запала. Мгла поля покрыла. Щекот славий успе, Говор галич – убудися!
Дыхание этих строк прорвалось только в двадцатом веке, что бы там ни ценил Пушкин. Как можно носить полукафтанье ямбов и хореев, рифмовать abab после того богатства, которое принесли в поэзию футуристы, почерпнув его из родников древнерусской письменности? Вот она, свобода языка, вот они – хлеб и воля человечества! Очень не хотелось бы, чтобы Ницше ассоциировался только с Гитлером, весь футуризм в России – строго по Ницше и задолго до германского национал-социализма, развязавшего самую кровопролитную войну и закончившего тем осевое время поэзии. Хлебников и война. От войны он сбежал в психиатрическую лечебницу еще в 1916 году. Психиатры пошли навстречу. И помогали ему всегда по жизни – когда его призывали в деникинскую армию, а красная армия не обращала внимания ни на какие диагнозы, и Хлебников обратил свое искусство в социальную сферу. Пусть это и вызывало чувство противоречия у Велимира, но все же было ценным опытом. И еще одна ценная черта времени – отсутствие ханжества. Надеюсь, и нам читать стихи Хлебникова не помешают никакие его психиатрические диагнозы.
3.
Какая верная иллюстрация «Антихристианина»:
Когда сам бог на цепь похож, Холоп богатых, где твой нож?
Бог-цепь. Цепь, сдерживающая изначальный свободный дух русского бунтарства, цепь, на которой сидят вскормленные с конца копья русские воины и гуляки-скоморохи – она не раз звенела на ладьях Стеньки Разина и протягивалась по окраинам страны пугачевщиной. Пугачев, Разин – это герои Хлебникова. Тоска по воле, разгульной и беспредельной – сокровенное кипение души футуриста. Это лишний раз подтверждает истинность истоков поэтики Велимира – поэзия – свобода, а не оковы метров и рифм. Именно поэзия оказывается ближе всего к поиску воли на пространствах истории и культуры. Именно поэзии суждено стать выразителем чаяний нового свободного мира. Передела мира, передела культуры, возврата к истокам подлинного социального бытия Хлебников не видит без ножа. Нож сверкает во многих его стихах. Кажется даже, как-то легко он расправляется со старой действительностью, но как еще можно распутать гордиев узел? Вот – прачка:
А белье мое всполосну, всполосну! А потом господ Полосну, полосну!
И еще – «Ночь перед советами»:
Барыня, на завтра мне выдайте денег. Барыня, вас завтра Наверно повесят...
Это не отвлеченная жестокость. «Огонь, веревка, пуля и топор» - написал тогда один крупный поэт. Это приметы времени. И у Хлебникова они предстают во вневременном, исторически-независимом ключе. Нож Хлебникова подходит и для революции, и для Стеньки Разина, и для вече на новгородском мосту, и для жертвоприношения. Смерть – как и любовь – объективные, универсальные реалии жизни.
Когда с людьми мы, люди, легки, - Любим. Любимые – людимы.
Любовь Хлебникова – товарищество свободных людей, и вместе с тем внутриприсущее роду человеческому, как и свобода, по Ницше загнанная христианством в оковы социального унижения и рабства. «В любви сокрыт приказ любить людей». Бога нет, есть любовь как пантеистическая, всепроникающая материя мира, и ее приказ – любить людей – подтверждает высшую природу человека, выделяющегося из всего животного мира. Кого любить? В первую очередь, людей. Потом – льва, лежащего на коленях. Потом – широкие листы цветов и протяжное перо ласточки. И, наконец, заключительный аккорд поэмы «Ладомир»:
Черти не мелом, а любовью Того, что будет, чертежи.
Хлебников – пантеистический реалист по мировоззрению. И смерть – не разрушительное начало, а лишь часть свободной природы мира. А любовь – сама ее природа. Чтобы прийти к любви, надо преодолеть в себе смерть. Стать свободным и будрым. Будетлянство – отблеск ножа, вырезающего смерть из жизни на пути к полноценной вольной любви. Это оправдание смерти в изначальном, ведическом ключе и вместе с тем зов будущего. Не вспоминается ли «Ода к радости» Шиллера, где мир единится в свободном творческом и гармоническом порыве? Это традиция мировой литературы, это корни Хлебникова.
4.
Будетлянство. «Будет ли…» Потенция, реализующаяся в акте действительности. Новый мир, пришедший на смену старому, воплощал «того, что будет, чертежи» в неуклонной неумолимости механической поступи XX века. Прозрения Хлебникова касались не только социальной сферы или сферы духовной. Прочь, старый мир, мир навоза и деревянных лачуг, мир боли, бедствий и страданий! На смену старым городам придут города будущего – из стали, бетона и стекла, «где только мера и длина». Таким Велимир видел свой Солнцестан. В стихотворении «Город будущего» Хлебников описывает одно из своих самых светлых видений – мир будетлян, подчиненный строгой иерархии знания и духа. «Дворцы для толп», чтоб «созерцать созвездья» - застройка этого города. Несомненно, вдохновение пришло не только от послереволюционных архитектурных новшеств, когда восторжествовал конструктивизм и «жилые единицы», мир будетлян – не анархия, во главе его стоят ведические волхвы, и их жизни, их мысли, их законы обеспечивают преисполненное смыслом существование «толп», для которых – даже не дома – дворцы – строятся по образцам новой, будетлянской архитектуры.
Стеклянный путь покоя над покоем Был зорким стражем тишины, Со стен цветным прозрачным роем Смотрели старцы-вещуны. В потоке золотого, куполе, Они смотрели, мудрецы, Искали правду, пытали, глупо ли С сынами сеть ведут отцы. И шуму всего человечества Внимало спокойное жречество.
Жрецы, волхвы стоят во главе общества будетлян. К слову надо отметить, что Велимир изучал санскрит и читал Ригведу во время своего обучения в Петербургском университете. Ведические корни поэзии Хлебникова явственно проступают в мечтах о новом, лучшем мире будущего. И это снова параллель будущего с прошлым – чтобы достичь лучшей жизни в грядущем, надо переосмыслить, трансформировать эпоху мифов и истории. Но мир грядущего не лишен религии. Религия будетлян – стремление опрокинуть прошлое и ворваться по чистому листу настоящего в будущее. Да, в городе будущего будут и храмы. Но храмы не «бога, похожего на цепь», одна мысль о котором заставляет брать в руки нож, а храмы любви и свободы.
В высоком и отвесном храме Здесь рода смертного отцы Взошли на купола концы…
В Солнцестане нет жилых домов, только храмы и дворцы. Дворцы-страницы, дворцы-книги. Жители Солнцестана в единомыслии наблюдают небо, их жизнь посвящена творческой работе над осмыслением мира, в котором их «смертный род» проводит свои дни. Творческая, духовная работа в едином многомиллионном порыве материи мысли предстает смыслом жизни будетлян. Это коммунизм Хлебникова, ценности которого выведены не из политэкономии, а из древних рукописей, трактатов и гимнов. Во всем своем величии миру будетлян предстает последний гимн десятой мандалы Ригведы – древнейшего памятника письменности человечества, священного писания брахманов, которое древние арии пронесли через весь континент и следы которого остались во всех культурах:
Единым да будет ваш замысел, Едиными – ваши сердца! Единой да будет ваша мысль, Чтоб было у вас доброе согласие!
Именно так Велимир Хлебников вписывается не только в русскую литературу, а в письменное и духовное наследие планеты. Хлебников, сам того не подозревая, оказывается первым русским брахманом, и сакральность его творчества нисколько не умаляется бытом, которого поэт стремился избегать. Провозвестник будетлянского коммунизма, апологет будущего, хранитель прошлого. Велимир Хлебников.
|