ЗелУзел.РУ

Денис Карасёв

Слово о Хлебникове

1.

Кто такой Хлебников в русской поэзии? Есть ли он в ней вообще? Оставил ли след? Или сгорел в новгородской бане со своей наволочкой?
Первый председатель Земного шара. Свой титул он передал харьковскому поэту перед смертью, а тот поделился им с совсем уж кондовым советским поэтом, тоже с Украины. Итого, председателей было трое. Речь о первом.
К слову сказать, председателем Земшара его всерьез считали. Его друзья. Компания поэтов, подвешивавших рояли за ножки к потолку, писавших книги на обоях, рисовавших самолетики на щеках… Что это – цирк? Или общество сумасшедших?
Не попытка ли это проломить затхлый воздух декаданса начала XX века? Немного коснемся этой атмосферы.
Любимый писатель тогдашних читателей – Фридрих Ницше. Читало его от силы 5% европейского общества, но это и были все грамотные. Ницше, конечно, провозвестник XX века, но декаданс – культ слабости. Странно – читать Ницше и так переживать свою немощь? Это не парадокс, это диалектика. Однако такое время.
Ницше надо читать глубоко. В эссе «Антихристианин» он вполне внятно воздвигает краеугольный камень своей философии – человек: животное, потерявшее инстинкты. Будущее не за ним. А за полноценным животным человека, даже утратившим свою социальность. В общем, это глубокий спор с Аристотелем, но речь не об этом.
Максиму об утрате инстинктов усвоили немногие. В том числе и Хлебников. Он просто смог в себе создать человека будущего.
И обратиться к корням прошлого.
Чем он занимался? Писал стихи, пил сырую воду, не боясь подцепить холеру или тиф, стихи сам не печатал, а разбрасывал везде, где жил, любимое занятие – математические расчеты…
Очень странный круг общения.
«И вот – лев лежит у меня на коленях». Это Хлебников. Это не тоска о золотом веке. Это именно возврат человека в мир животных инстинктов. Кто на самом деле царь зверей? Когда человек был еще близок к миру природы? Наверное, тогда, когда Ольга попросила по голубку с каждого двора. И Хлебников уходит в глубь тысячелетия, презрев учителя Ломоносова, губителя инстинктов живого русского языка.
Какие штили? Какие размеры? Вот настоящий размер русской поэзии:

Кому Боголюбово – а мне горе лютое,
Кому Белоозеро – а мне черней смолы.
Кому Лаче озеро – а мне на нем сидя плач горький,
И кому Новый город – а у меня углы опадали.

Хлебников современник не Блока, не Бога, и не Николая Второго. Он – современник Даниила Заточника.
Это проходит через всю его поэтику. Церковнославянским разрезом по современному шву! Это и есть Хлебников.
Коснемся некоторых его футуристических идей. Футуризм, в общем, страшен. Велимир всерьез считал, что от всего человечества надо оставить только детей и подростков. И бросить их в мир одних. Чтобы они строили свою Республику. Велимир всерьез писал о народной массе как о залежах навоза, и с ужасом смотрел на революцию, как этот навоз стал кипеть и лезть изо всех щелей. СССР Ленина у него ассоциируется с распадом. И вместе с тем он не идеализирует древний мир, его футуристический золотой век. Он видит его таким же, как современность. Просто он видит в нем людей, а в современности он людей вообще не видит.
Выводы. Футуризм – путь в будущее через прошлое. Через мир подлинный, а не через мир ущербных социальных фигур. Футуризм не открыл пространство формального эксперимента, не освободил форму в поэзии. Он дал новую поэтику, которой тысяча лет в обед. Он взломал крышку гроба восемнадцатого века и выкинул старое тряпье.
Гроза нового мира полыхала на горизонте Первой мировой войны.

2.

Речь заходит о психологии футуризма. И оказывается, новое искусство сродни философии. Один и тот же метод – стремление к истине. Декаданс боится истины, уходит от нее – от огня, который Прометеи двадцатого века несут человечеству, опаляя свои строки. Пеплом Помпеи по их сердцам сыплются современные стихи: «Сам я и беден, и мал, сам я смертельно устал – чем помогу?». Человеческое, слишком человеческое! Истина не здесь, не в цикуте лжи, вымученной за рюмкой коньяка в полумраке кабинета книг. Истина – на воле истории, разрывающей рамки человеческих условностей.
Хлебников пишет:

Не затем высока
Воля правды у нас,
В соболях-рысаках
Чтоб катались, глумясь!

Не стоит сводить все к неприятию НЭПа. Пугачевский тулупчик Хлебникова способен испугать и увлечь. Воля правды – воля истории, что ей какой-то НЭП! Это воле – тысячелетие рукописей и книг, вот это и есть стремление к истине и протест против пошлости.
А он так и жил, Велимир.
Все человеческое, современное – и – временное! – пошло. Вывод: позиционные бои с пошлостью – стремление к истине в искусстве.
Это важно для понимания футуризма. Что русский дервиш Велимир искал в красной Персии? Он легко объяснялся с местными, устроился к тамошнему нуворишу воспитателем его детей… Каких бы Александров Македонских вырастил этот Аристотель поэзии! Но революция в Иране не задалась, и Хлебников пешком пересекает границу страны советов. Избавление от пошлости – не его ли искал Велимир под звездами Омара Хайяма? Может, ему казался быт персидской бедноты ближе к сути возврата к истине человека? Может, страна воинов и мечетей, взметнувшая свой боевой дух к пятиконечной звезде, стала воплощением мечты о детях выдры, только вышедших из дебрей звериного мира?
И вообще, как все это сохранилось – «Труба Гуль-муллы», стихи о Персии? Видимо, Хлебников очень следил за своей наволочкой. В сущности, это и было все его имущество.
Немецкий философ Карл Ясперс выдвинул гипотезу осевого времени. Пространство истории 6 века до н.э. по 4 век н.э. стало отправной точкой двух тысячелетий человеческой цивилизации. В русской литературе тоже есть свое осевое время. И главные фигуры его – не иностранец Пушкин и не читатель немцев Лермонтов. Осевое время поэзии начинается с обращения к тысячелетним залежам литературы.

Долго ночь меркнет.
Заря свет запала.
Мгла поля покрыла.
Щекот славий успе,
Говор галич – убудися!

Дыхание этих строк прорвалось только в двадцатом веке, что бы там ни ценил Пушкин. Как можно носить полукафтанье ямбов и хореев, рифмовать abab после того богатства, которое принесли в поэзию футуристы, почерпнув его из родников древнерусской письменности? Вот она, свобода языка, вот они – хлеб и воля человечества! Очень не хотелось бы, чтобы Ницше ассоциировался только с Гитлером, весь футуризм в России – строго по Ницше и задолго до германского национал-социализма, развязавшего самую кровопролитную войну и закончившего тем осевое время поэзии.
Хлебников и война. От войны он сбежал в психиатрическую лечебницу еще в 1916 году. Психиатры пошли навстречу. И помогали ему всегда по жизни – когда его призывали в деникинскую армию, а красная армия не обращала внимания ни на какие диагнозы, и Хлебников обратил свое искусство в социальную сферу. Пусть это и вызывало чувство противоречия у Велимира, но все же было ценным опытом. И еще одна ценная черта времени – отсутствие ханжества. Надеюсь, и нам читать стихи Хлебникова не помешают никакие его психиатрические диагнозы.

3.

Какая верная иллюстрация «Антихристианина»:

Когда сам бог на цепь похож,
Холоп богатых, где твой нож?

Бог-цепь. Цепь, сдерживающая изначальный свободный дух русского бунтарства, цепь, на которой сидят вскормленные с конца копья русские воины и гуляки-скоморохи – она не раз звенела на ладьях Стеньки Разина и протягивалась по окраинам страны пугачевщиной. Пугачев, Разин – это герои Хлебникова. Тоска по воле, разгульной и беспредельной – сокровенное кипение души футуриста. Это лишний раз подтверждает истинность истоков поэтики Велимира – поэзия – свобода, а не оковы метров и рифм. Именно поэзия оказывается ближе всего к поиску воли на пространствах истории и культуры. Именно поэзии суждено стать выразителем чаяний нового свободного мира.
Передела мира, передела культуры, возврата к истокам подлинного социального бытия Хлебников не видит без ножа.
Нож сверкает во многих его стихах. Кажется даже, как-то легко он расправляется со старой действительностью, но как еще можно распутать гордиев узел? Вот – прачка:

А белье мое всполосну, всполосну!
А потом господ
Полосну, полосну!

И еще – «Ночь перед советами»:

Барыня, на завтра мне выдайте денег.
Барыня, вас завтра
Наверно повесят...

Это не отвлеченная жестокость. «Огонь, веревка, пуля и топор» - написал тогда один крупный поэт. Это приметы времени. И у Хлебникова они предстают во вневременном, исторически-независимом ключе. Нож Хлебникова подходит и для революции, и для Стеньки Разина, и для вече на новгородском мосту, и для жертвоприношения. Смерть – как и любовь – объективные, универсальные реалии жизни.

Когда с людьми мы, люди, легки, -
Любим. Любимые – людимы.

Любовь Хлебникова – товарищество свободных людей, и вместе с тем внутриприсущее роду человеческому, как и свобода, по Ницше загнанная христианством в оковы социального унижения и рабства. «В любви сокрыт приказ любить людей». Бога нет, есть любовь как пантеистическая, всепроникающая материя мира, и ее приказ – любить людей – подтверждает высшую природу человека, выделяющегося из всего животного мира. Кого любить? В первую очередь, людей. Потом – льва, лежащего на коленях. Потом – широкие листы цветов и протяжное перо ласточки.
И, наконец, заключительный аккорд поэмы «Ладомир»:

Черти не мелом, а любовью
Того, что будет, чертежи.

Хлебников – пантеистический реалист по мировоззрению. И смерть – не разрушительное начало, а лишь часть свободной природы мира. А любовь – сама ее природа. Чтобы прийти к любви, надо преодолеть в себе смерть. Стать свободным и будрым. Будетлянство – отблеск ножа, вырезающего смерть из жизни на пути к полноценной вольной любви. Это оправдание смерти в изначальном, ведическом ключе и вместе с тем зов будущего. Не вспоминается ли «Ода к радости» Шиллера, где мир единится в свободном творческом и гармоническом порыве? Это традиция мировой литературы, это корни Хлебникова.

4.

Будетлянство. «Будет ли…» Потенция, реализующаяся в акте действительности. Новый мир, пришедший на смену старому, воплощал «того, что будет, чертежи» в неуклонной неумолимости механической поступи XX века. Прозрения Хлебникова касались не только социальной сферы или сферы духовной. Прочь, старый мир, мир навоза и деревянных лачуг, мир боли, бедствий и страданий! На смену старым городам придут города будущего – из стали, бетона и стекла, «где только мера и длина». Таким Велимир видел свой Солнцестан.
В стихотворении «Город будущего» Хлебников описывает одно из своих самых светлых видений – мир будетлян, подчиненный строгой иерархии знания и духа. «Дворцы для толп», чтоб «созерцать созвездья» - застройка этого города. Несомненно, вдохновение пришло не только от послереволюционных архитектурных новшеств, когда восторжествовал конструктивизм и «жилые единицы», мир будетлян – не анархия, во главе его стоят ведические волхвы, и их жизни, их мысли, их законы обеспечивают преисполненное смыслом существование «толп», для которых – даже не дома – дворцы – строятся по образцам новой, будетлянской архитектуры.

Стеклянный путь покоя над покоем
Был зорким стражем тишины,
Со стен цветным прозрачным роем
Смотрели старцы-вещуны.
В потоке золотого, куполе,
Они смотрели, мудрецы,
Искали правду, пытали, глупо ли
С сынами сеть ведут отцы.
И шуму всего человечества
Внимало спокойное жречество.

Жрецы, волхвы стоят во главе общества будетлян. К слову надо отметить, что Велимир изучал санскрит и читал Ригведу во время своего обучения в Петербургском университете. Ведические корни поэзии Хлебникова явственно проступают в мечтах о новом, лучшем мире будущего. И это снова параллель будущего с прошлым – чтобы достичь лучшей жизни в грядущем, надо переосмыслить, трансформировать эпоху мифов и истории. Но мир грядущего не лишен религии. Религия будетлян – стремление опрокинуть прошлое и ворваться по чистому листу настоящего в будущее. Да, в городе будущего будут и храмы. Но храмы не «бога, похожего на цепь», одна мысль о котором заставляет брать в руки нож, а храмы любви и свободы.

В высоком и отвесном храме
Здесь рода смертного отцы
Взошли на купола концы…

В Солнцестане нет жилых домов, только храмы и дворцы. Дворцы-страницы, дворцы-книги. Жители Солнцестана в единомыслии наблюдают небо, их жизнь посвящена творческой работе над осмыслением мира, в котором их «смертный род» проводит свои дни. Творческая, духовная работа в едином многомиллионном порыве материи мысли предстает смыслом жизни будетлян. Это коммунизм Хлебникова, ценности которого выведены не из политэкономии, а из древних рукописей, трактатов и гимнов. Во всем своем величии миру будетлян предстает последний гимн десятой мандалы Ригведы – древнейшего памятника письменности человечества, священного писания брахманов, которое древние арии пронесли через весь континент и следы которого остались во всех культурах:

Единым да будет ваш замысел,
Едиными – ваши сердца!
Единой да будет ваша мысль,
Чтоб было у вас доброе согласие!

Именно так Велимир Хлебников вписывается не только в русскую литературу, а в письменное и духовное наследие планеты. Хлебников, сам того не подозревая, оказывается первым русским брахманом, и сакральность его творчества нисколько не умаляется бытом, которого поэт стремился избегать. Провозвестник будетлянского коммунизма, апологет будущего, хранитель прошлого. Велимир Хлебников.